Особенности непальской литературы первой половины XIX в. и ее своеобразие

После того как в середине XVIII в. из раздробленных феодальных княжеств было создано централизованное непальское государство, в историко-культурном развитии страны наступает новый этап. Первые правители объединенной страны, в частности ставший в 1804 г. премьер-министром Бхимсен Тхапа, прилагали все усилия, чтобы укрепить молодое государство, сохранить его независимость, на которую стала посягать могущественная Ост-Индская компания.

Главным событием начала века, определившим политическую и духовную атмосферу в стране, явилась англо-непальская война. Непал, хотя и потерпел в ней поражение, сохранил статус самостоятельного государства. Тем не менее нанесенный удар был весьма ощутим для непальцев. Поэтому военное поражение, как это нередко бывает в истории, явилось стимулом к пробуждению и росту национального самосознания.

В литературной сфере этот процесс сказался прежде всего в попытках утвердить величие непальского народа, прославляя его мужество и воинские доблести. Другой стороной этого процесса явилось стремление доказать, что непали, объявленный первым правителем Притхвинараяном Шахом государственным языком, может быть языком не только деловой письменности, но и литературы, в частности поэзии.

Характерно, что с концом XVIII в., «золотого века» — эпохи расцвета средневековой неварской культуры Маллов, в литературе кончается и «золотой век» драматургии.

Создаваемая по классическим канонам драма отразила тем не менее начавшийся процесс демократизации литературы, проявившийся в постепенной замене мифологических сюжетов историческими, во введении принципиально нового собирательного действующего лица, народа (а точнее крестьян — кисанхару), жалующегося справедливому правителю на обидчиков и т. п. Все это сопровождалось и некоторыми изменениями жанрово-стилистической структуры драмы.

В XIX в. подобные процессы в значительно большей степени проявляются в поэзии, ставшей доминирующим родом литературы этого периода. Ведущим поэтическим жанром на несколько десятилетий опять становятся традиционные гимны стути, которые, однако, существенно отличаются от поэтических гимнов эпохи Маллов.

Прежде всего стути XIX в. прямо связаны с исторической реальностью. В них четко обозначена смена предмета величания, а следовательно, и самого предмета поэзии, знаменующая поворот от традиционного высокого к сугубо земному.

Хотя функциональная нагрузка гимна внешне остается прежней — он славит, величает, однако существо его принципиально меняется: от панегирика божеству или сильному мира сего великому радже он становится песней славы, непоколебимости и мужества народа, который, будучи даже побежденным, сумел устрашить врага своей храбростью. Изменения содержательного плана вносят свои коррективы и в традиционную структуру стути. Эти процессы наглядно прослеживаются на примере произведений одного из самых значительных поэтов — Ядунатха (род. в 1811).

Гимны Ядунатха, которого глубоко волновала судьба страны, проблема ее единства и независимости, это гимны непальскому воинству.

В частности, в стути, посвященном Бхимсену Тхапе, в первой части даже не упоминается имя этого национального героя Непала. Зато любой город непальской долины, иными словами, весь край родной вызывает определенную поэтическую ассоциацию автора с отважными непальскими воинами.

Не только Бхимсену Тхапе, но и своим испытавшим горечь поражения соотечественникам адресует Ядунатх строки, которые должны были утвердить их в мысли о неустрашимости и героизме гуркхов. Чтобы подчеркнуть достоверность этой мысли, поэт вводит в стих (что было совсем неожиданно для этого жанра) имя реально существующего лица — первого английского резидента в Непале.

Стараясь убедить в том, что каждая строка его стихов — правда, Ядунатх стремится быть предельно достоверным и в деталях. Читатель получает полную информацию об обмундировании непальской армии (султаны на касках черные, солдатская униформа — серая, а брюки тоже черные). Столь же скрупулезно и последовательно описаны и действия англичан.

Изменение адресата — собственно, поэт обращается скорее ко всем своим соотечественникам, чем к конкретному лицу — повлекло за собой существенные формальные изменения: отпал обязательный зачин, где перечислялись достоинства объекта поклонения, заключительные строки, в которых автор уничижал себя, чтобы еще контрастнее оттенить величие того, кому написан гимн. Исчезает и ряд суперлативных эпитетов, обрамляющих в традиционном стути имя прославленного божества или монарха.

Зато появляется устойчивый стрежневой эпитет храбрые, отважные, который переходит из двустишия в двустишие, определяя также часто повторяющееся слово воины. Традиционный ряд пышных восхвалений здесь заменяет вещно-предметный ряд бытовых деталей или элементов, на которые как бы специально расчленено единое действие.

Второй, не менее известный гимн Ядунатха, посвященный Раджендре Бахадуру Шаху — последнему представителю династии Шахов, реально управлявшему страной, интересен тем, что в нем получает дальнейшее развитие тенденция обращаться к радже как к избавителю от социальных зол, носителем которых выступают обычно его чиновники, а в данном случае реально существовавшее лицо, по имени Кулананда: «Был кусок земли, и тот унесла разбушевавшаяся река. // Поэтому на душу легла печаль. // От ростовщиков, когда они требовали свое, терял рассудок. // В поисках спасения обратился к Вам. // Вы мне пожаловали в аренду землю в Саптари. // Но вместо прибыли от нее были одни убытки. // Чиновник Кулананда отобрал даже прошлогодний урожай. // Теперь в доме совсем пусто, ни зернышка».

Так крайне нетрадиционно выглядит этот гимн. Подобные жалобы на свою участь — еще одно убедительное доказательство того, что в рамках первоначально панегирического жанра появляется чисто человеческое земное звучание, которое меняет и характер и функциональное назначение стути.

В XIX в. известные изменения происходят и в традиционных переводах — переработках сюжетов, заимствованных из индийских эпических поэм и пуран. Прежде всего эти переводы осуществлялись на непали.

Правда, в непальском языке было еще большое число заимствований из майтхили и браджа, тем не менее сам факт обращения к непали был очень важен, т. к. знаменовал начало поэтической традиции на новой, несанскритской языковой основе. Существенной была и ясно прослеживающаяся тенденция оценивать того или иного бога или святого с точки зрения его озабоченности людскими судьбами и бедами.

В частности, очень характерна в плане подчеркивания человечности божества обработка известной по «Бхагавата-пуране» и «Махабхарате» истории жизни Кришны, сделанная в начала XIX в. Басантой (годы творчества 1806—1855).

В отличие от своего современника Бидьяраньякесари, который в своей «Песне бракосочетания» («Югалгит»), продолжая традиции процветавшей в «золотом веке» эротической поэзии, детально описывает любовные игры бога Кришны, Басанта в своем «Жизнеописании Кришны» («Кришначаритра») рисует самое человечное божество.

Его Кришна, принимая облик простого пастуха, не только живет среди простых людей, но и берет на себя бремя их забот. Басанта рассказывает фактически всю историю жизни Кришны. Но подробнее всего раскрыта, так сказать, человеческая линия поведения героя, которая особенно ярко проявляется у Кришны-мальчишки, своенравного, озорного, но по-детски обаятельного.

А его борьба с посланцами демона Кансы, в которой он выходит победителем благодаря своей божественной силе, описывается только вскользь. Посланцы Кансы, посягающие на жизнь Кришны, у Басанты держат в страхе народ, и поэтому победа над ними знаменует всеобщее освобождение от злых сил.

Известный эпизод похищения Кришной райских цветов из сада бога Индры привлечен Басантой для того, чтобы рассказать, как заботится Кришна о простых людях, среди которых он живет. Решив наказать юного бога за озорство, Индра наслал на селение Гокулу громовую тучу и страшный ливень.

Но Кришна поднял гору над водой и спас людей. Могущественный Индра оказался посрамленным, и он просит Кришну о покровительстве. Индра терпит поражение, как явно следует из подтекста, не потому, что не способен на те же чудеса, что и Кришна, а потому, что, совершая их, он проявляет полное безразличие к людям.

Оказывается посрамленным Кришной и главный бог Брахма. Но автор хотел поведать не только о человечности и доброте Кришны. Он надеялся, что, «услышав этот рассказ, все познают, что такое добро» и поймут, как им надо вести себя в жизни.

В XIX в. усиливается интерес к доступным непальцам памятникам древнеиндийской и мусульманской художественной культуры. В этот период на непали с санскрита переводятся «Приключения десяти принцев», «Сказки попугая», «25 рассказов веталы», с урду — произведения общемусульманской поэтической традиции: «Роза Бакавали», «Хатим Таи», фрагменты из «Тысячи и одной ночи», в частности «Лампа Аладина». Весьма знаменательно, что в этот период переводится в основном проза.

Более того, начинают появляться прозаические переложения известных мифологических сюжетов, бытовавших ранее в Непале в стихотворной форме. Так, появляется «Рассказ о Матсьендранатхе» («Матсьендранатх катха») Патанджали. Правда, это была очень своеобразная рифмованная проза, тем не менее она свидетельствовала, что началась разработка норм и прозаического литературного непали.

Любопытно, что это произведение также отразило общую тенденцию подчеркнуть причастность той или иной мифологической личности к земным делам: не случайно Патанджали вновь воскрешает учителей-натхов, имена которых ассоциировались у непальцев с идеей равенства людей перед богом, что нередко понималось как равенство всех живущих на земле.

Основным сюжетным стержнем «Рассказа о Матсьендранатхе» становится известная по непальской «Сваямбхупуране» история о том, как змеи-наги покинули Непал и тем обрекли страну на засуху. Матсьендранатх, полный сострадания к людям, делает все, чтобы вернуть змей и спасти от голода жителей непальской долины.

Закономерны поэтому и заключительные строки этого произведения: «Некоторые называют Матсьендранатха Буддой, // Знатоки-шиваиты называют его солнцем, // Но он — учитель, он пришел в мир, чтобы заботиться о народе. // И поэтому эти два понятия в нем объединились».

В XIX в. наряду со светской поэзией интенсивно развивается поэзия религиозная, которую как и в предшествующие столетия, представляют поэты-санты, объединенные в религиозную секту джосмани. Наиболее талантливым среди них был Гьяндилдас (1821—1883). Он известен как автор многочисленных молитвенных песнопений («Бхаджан») и стихотворной проповеди «Удайлахари».

В этих произведениях отразились не только идеи религиозного реформаторства, в частности отрицание кастовой дискриминации, идолопоклонства, жертвоприношений и других религиозных обрядов, но и социальная позиция Гьяндилдаса, открыто выступавшего в защиту неимущих и обездоленных.

Поэтому-то в его священных песнях наряду с текстами, прославляющими учение джосмани в духе традиции сантов, встречаются и такие, например, конкретно-земные, ясно социально обозначенные двустишия: «Торжествует закон имущих, страдает народ, // Зачем же быть справедливым судье-взяточнику?» или: «Трудится от зари до зари крестьянин, // Но в награду ни еды, ни одежды, только преждевременная смерть».

Очень характерно, что Гьяндилдас, которого нередко называют «народным вождем Восточного Непала» пересматривает многие традиции своих предшественников, поэтов-сантов.

Он отказывается, в частности, от эзотерического садхукари (языка святых), лексика которого представляла своеобразную смесь слов из авадхи, браджа и старого непальского языка, и создает все свои произведения только на понятном широкому кругу слушателей современном ему непали. Кроме того, свои песнопения он сочиняет, используя мелодику самых распространенных народных песен джхьяуре и тунгна.

В соответствии с основной задачей — прямой проповеди своих идей — Гьяндилдас предпочитал облекать их в предельно доступную форму. Тем не менее и в бхаджанах, и в «Удайлахари» встречаются строки, насыщенные сложной ассоциативной образностью.

Так, наряду с самыми ясными, уложенными в привычный ритм джхьяуре строками, которые были адресованы простому люду: «Не быть без терпения йогу, // Не быть без воды рыбе, // Не быть без перьев птице, // Так же не быть, пусть поймут это люди, избавлению без учителя...» — мы встречаем то же прославление света учения джосмани в следующем, значительно более усложненном двустишии: «Защищаясь щитом религии, натягивая тетиву слов, // Стрелой искусства поднимаю уровень познания».

Причем в подобных строках значительно увеличивается и количество санскритизмов. Таким образом, надо полагать, что Гьяндилдас был достаточно хорошо знаком с классической поэзией и отступал от традиции сознательно, стараясь донести свои мысли до всех слушателей.

Творчество этого талантливого поэта явилось важной вехой в развитии непальской литературы, т. к. впервые продемонстрировало ярко выраженное социальное мировосприятие автора. Кроме того, и это очень существенно, Гьяндилдасу принадлежит немалая заслуга в выработке норм поэтического языка, в качестве которого он решительно избрал, вопреки всем традициям, родной непали.